![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
И снова о жалком жребии
Nov. 7th, 2013 12:28 pmВ этот радостный день я хочу нажаловаться вам на именинницу. Дело в том, что я уже давно являюсь жертвой со систематических проклятий 
belta.
В первый раз она сделала это летом. Спорили мы о Карсене, иbelta вдруг как скажет: "Твой Кушей тоже везде одинаковый!" Мой Кушей? Мой?! Я на тот момент видел два его спектакля, и один из них – "Фиделио", с которым есть нюансы. И что же? Не прошло и пары месяцев, а я потерял весь мозг. И посмотрел примерно всё, что было можно. И кое-что из того, что нельзя. И еду зимой на "Форцу", ага.
Дальше – больше. Флудили мы в чятике, и вдругbelta как припечатает: "твой Хэмпсон". С какой стати мой?! Я на тот момент только и рассказывал, как он тут залажал и там промазал. Ха-ха.
Или давеча вот – "твой "Евгений Онегин"". Моя – опера Чайковского? Моя? Little did I know.
Словом, это всё присказка, а сказка – недавно оказалось, что режиссёрка Андреа Брет тоже "моя". И что? И что, я вас спрашиваю? Как так можно,Бим! Она действительно, похоже, моя.
Вчера мы посмослушали "Травиату".
( Каст и место )
Трансляцию Arte от 15 декабря прошлого года, если что, дают здесь.
Писать о спектаклях Брет почти невозможно, потому что единственное, что реально имело бы смысл – это пересказывать мизансцены, причём в мельчайших подробностях. Потому что именно эти подробности, крохотные детали, в которых, ага, прячется дьявол, и отличают "достоверно" от "тривиально", "просто" от "скучно", "пошло, потому что жизнь – штука пошлая" от "пошло, потому что режиссёр пошл". Если бы мне, скажем, рассказали, что папаша Жермон ( спойлер ), и что после разговора с ней он ( спойлер ), я бы скорее пожал плечами, чем немедленно захотел бежать смотреть. Или вот всеми покинутая Виолетта ( спойлер ): с ней остаётся только верная Аннина. Аннине нечем, разумеется, платить врачу, поэтому она ( спойлер ).
Нужно очень чётко и совсем без любви видеть мир, чтобы сделать такую "Травиату" настоящей, физически ощутимой, чтобы без натяжек и игры в условности именно так раскрыть эту музыку и это либретто. Но Брет не кладёт оперу Верди на собственный каркас, она разрезает партитуру, как инжир. И там внутри такое, знаете... Вот смотришь и думаешь: а как я вообще это ем, это же гниющая плоть с червями...
Ладно, я увлёкся; песня не о том.
Как я есть жертва maledizioneколлеги Бима, я получил не только спектакль, от которого всё внутри переворачивается и хочется всю ночь рыдать в подушку, но и спектакль о ком? О нём.
Его играет (и поёт, что приятно меня удивило; хотя всё равно, ээ, нюансов очень много) Скотт Хендрикс, о существовании которого я узнал недавно и который совершенно меня потряс. Потряс прежде всего тем, насколько у него нет зазора между тем, что он должен показать и тем, что показывает. Нет никакого подозрения, что что-то у персонажа случайное или лишнее; и нет ничего случайного и лишнего, как нет ничего нелогичного или загадочного. Что не значит, что не над чем подумать: наоборот, сидишь потом и не можешь выкинуть из головы. Со вчерашним "Троватором" та же история: то, что он показывает, реально до такой степени, что невозможно подумать, будто это происходит где-то вне твоей собственной головы.
Оператор великолепно закончил спектакль, показав последним кадром реакцию Жермона-пера на смерть Виолетты. Это, возможно, самый сильеный кадр в трансляции, и вынуть его из мозга я теперь никак не могу вообще.
Спектакль у Брет именно о том, о чём и сф. опера в вак.: о том, что мы могли бы быть люди. Брет не пытается снять ответственность с А.Ж., но не оправдывает и Ж.Ж. тем, что тот реководствовался принципами (принципами?) или там совершил моральный програсс (совершил, кому от этого лучше?). Когда в финале Альфред прямо обвиняет отца в том, что тот привёл Виолетту к гибели – для Альфреда это проявление горя и попытка спасти себя у себя в голове, а вот для Жермона...
Ещё о восхитительном: Симона Шатурова прекрасно помнит, что у Виоллетты туберкулёз. Она тяжело дышит, кашляет между фьоритурами... и вы не поверите, как от этого музыка выигрывает. Я правда такое впервые слышал: появилось много смысла в повторах, много логики в паузах. И нет, она не такая тупая в лоб "пауза, потому что надо отдышаться". Хотя и такое тоже есть, и в очень правильные моменты.
Совершенно офигительная Аннина – Кэрол Вилсон. Она на сцене живёт. Живёт каждую секунду, и презрение и раздражение в её одрес постепенно сменяются огромным, неприятным уважением. Кстати о ней:
(Ну правильно,какая свадьба без баяна какой пост без герра режиссёра.)
Вообще, пожалуй, Аннина в этйо истории – единственный человек, который жействительно вызывает уважение. Не сострадание, как Виолетта: она жертва, она хорошая, её жаль, но вот Аннина... Это такое тяжёлое уважение, когда ты понимаешь, насколько человек тебя лучше и насколько ты ну никак не разглядел бы этого, будь ты с ним знаком. И ещё потому тяжёлое, что оно лежит камнем где-то внутри, и невозможно ничего сделать – ну уважаешь ты, и чиво, опять же, лучше кому-нибудь от этого?
На закуску ещё похвалю Альфреда: его зовут Себастьен Гюэз (Gueze), и он на сцене совершеннейший мальчишка. Очень родственный обораз создавал во всеобщем любимом спектакле Кауфманн, но он в своей мальчишистости был нелеп и неловок, а это такой, понимаете, ну вот мальчишка и всё тут. Стишки пишет, а кто не писал. Влюбляется, а кто не влюблялся. Радуется... ох как радуется. Эмоции лезут из него огромными воздушными шарами, он совершенно естественнен, он прыгает от счастья, он плачет от горя. Он такйо солнечный мальчик – и Виолетта тянется к солнышку. Не потому, что он какой-то Особенный, Не Как Все, а потому что он так вот улыбается и так вот переминается с ноги на ногу.
Применительно к спектаклю с Кауфманном и Шефер я, помните, жаловался, что в чувстве Альфреда мне не хватает зрелости. Теперь могу объяснить, почему: потому что альфредо Кауфманна имеет нетривиальный внутренний мир и думает головой, хотя и не всё время так, как хотелось бы. А к Гюэзу нет вопросов: он лампочка, солнышка; что из него вырасло бы – да что угодно, может, в деревне, счастлив и рогат, и далее по тексту. Но сейчас он весь в моменте, он пишет на стене "V+A=amore per sempre", мажет Аннину краской, прыгает босиком. А ещё он привык, чтобы о нём заботились, и его это не удивляет и кажется таким же естественным, как и всё вообще, что он делает. Вот Аннина надевает и шнурует ему ботинки: потому что ну а как ещё-то.
Пфф. Написал опять какую-то пафосную кашу.
На самом деле что я хотел сказать: дорогой коллегаБим, проклинай меня и дальше, пожалуйста. Ну и расти большая – несмотря на неднерожденный пост ♥
Upd: Говорит Андрея Брет:
belta. В первый раз она сделала это летом. Спорили мы о Карсене, и
belta вдруг как скажет: "Твой Кушей тоже везде одинаковый!" Мой Кушей? Мой?! Я на тот момент видел два его спектакля, и один из них – "Фиделио", с которым есть нюансы. И что же? Не прошло и пары месяцев, а я потерял весь мозг. И посмотрел примерно всё, что было можно. И кое-что из того, что нельзя. И еду зимой на "Форцу", ага.Дальше – больше. Флудили мы в чятике, и вдруг
belta как припечатает: "твой Хэмпсон". С какой стати мой?! Я на тот момент только и рассказывал, как он тут залажал и там промазал. Ха-ха. Или давеча вот – "твой "Евгений Онегин"". Моя – опера Чайковского? Моя? Little did I know.
Словом, это всё присказка, а сказка – недавно оказалось, что режиссёрка Андреа Брет тоже "моя". И что? И что, я вас спрашиваю? Как так можно,
Бим! Она действительно, похоже, моя.Вчера мы посмослушали "Травиату".
( Каст и место )
Трансляцию Arte от 15 декабря прошлого года, если что, дают здесь.
Писать о спектаклях Брет почти невозможно, потому что единственное, что реально имело бы смысл – это пересказывать мизансцены, причём в мельчайших подробностях. Потому что именно эти подробности, крохотные детали, в которых, ага, прячется дьявол, и отличают "достоверно" от "тривиально", "просто" от "скучно", "пошло, потому что жизнь – штука пошлая" от "пошло, потому что режиссёр пошл". Если бы мне, скажем, рассказали, что папаша Жермон ( спойлер ), и что после разговора с ней он ( спойлер ), я бы скорее пожал плечами, чем немедленно захотел бежать смотреть. Или вот всеми покинутая Виолетта ( спойлер ): с ней остаётся только верная Аннина. Аннине нечем, разумеется, платить врачу, поэтому она ( спойлер ).
Нужно очень чётко и совсем без любви видеть мир, чтобы сделать такую "Травиату" настоящей, физически ощутимой, чтобы без натяжек и игры в условности именно так раскрыть эту музыку и это либретто. Но Брет не кладёт оперу Верди на собственный каркас, она разрезает партитуру, как инжир. И там внутри такое, знаете... Вот смотришь и думаешь: а как я вообще это ем, это же гниющая плоть с червями...
Ладно, я увлёкся; песня не о том.
Как я есть жертва maledizione
коллеги Бима, я получил не только спектакль, от которого всё внутри переворачивается и хочется всю ночь рыдать в подушку, но и спектакль о ком? О нём.Его играет (и поёт, что приятно меня удивило; хотя всё равно, ээ, нюансов очень много) Скотт Хендрикс, о существовании которого я узнал недавно и который совершенно меня потряс. Потряс прежде всего тем, насколько у него нет зазора между тем, что он должен показать и тем, что показывает. Нет никакого подозрения, что что-то у персонажа случайное или лишнее; и нет ничего случайного и лишнего, как нет ничего нелогичного или загадочного. Что не значит, что не над чем подумать: наоборот, сидишь потом и не можешь выкинуть из головы. Со вчерашним "Троватором" та же история: то, что он показывает, реально до такой степени, что невозможно подумать, будто это происходит где-то вне твоей собственной головы.
Оператор великолепно закончил спектакль, показав последним кадром реакцию Жермона-пера на смерть Виолетты. Это, возможно, самый сильеный кадр в трансляции, и вынуть его из мозга я теперь никак не могу вообще.
Спектакль у Брет именно о том, о чём и сф. опера в вак.: о том, что мы могли бы быть люди. Брет не пытается снять ответственность с А.Ж., но не оправдывает и Ж.Ж. тем, что тот реководствовался принципами (принципами?) или там совершил моральный програсс (совершил, кому от этого лучше?). Когда в финале Альфред прямо обвиняет отца в том, что тот привёл Виолетту к гибели – для Альфреда это проявление горя и попытка спасти себя у себя в голове, а вот для Жермона...
Ещё о восхитительном: Симона Шатурова прекрасно помнит, что у Виоллетты туберкулёз. Она тяжело дышит, кашляет между фьоритурами... и вы не поверите, как от этого музыка выигрывает. Я правда такое впервые слышал: появилось много смысла в повторах, много логики в паузах. И нет, она не такая тупая в лоб "пауза, потому что надо отдышаться". Хотя и такое тоже есть, и в очень правильные моменты.
Совершенно офигительная Аннина – Кэрол Вилсон. Она на сцене живёт. Живёт каждую секунду, и презрение и раздражение в её одрес постепенно сменяются огромным, неприятным уважением. Кстати о ней:
(Ну правильно,
Вообще, пожалуй, Аннина в этйо истории – единственный человек, который жействительно вызывает уважение. Не сострадание, как Виолетта: она жертва, она хорошая, её жаль, но вот Аннина... Это такое тяжёлое уважение, когда ты понимаешь, насколько человек тебя лучше и насколько ты ну никак не разглядел бы этого, будь ты с ним знаком. И ещё потому тяжёлое, что оно лежит камнем где-то внутри, и невозможно ничего сделать – ну уважаешь ты, и чиво, опять же, лучше кому-нибудь от этого?
На закуску ещё похвалю Альфреда: его зовут Себастьен Гюэз (Gueze), и он на сцене совершеннейший мальчишка. Очень родственный обораз создавал во всеобщем любимом спектакле Кауфманн, но он в своей мальчишистости был нелеп и неловок, а это такой, понимаете, ну вот мальчишка и всё тут. Стишки пишет, а кто не писал. Влюбляется, а кто не влюблялся. Радуется... ох как радуется. Эмоции лезут из него огромными воздушными шарами, он совершенно естественнен, он прыгает от счастья, он плачет от горя. Он такйо солнечный мальчик – и Виолетта тянется к солнышку. Не потому, что он какой-то Особенный, Не Как Все, а потому что он так вот улыбается и так вот переминается с ноги на ногу.
Применительно к спектаклю с Кауфманном и Шефер я, помните, жаловался, что в чувстве Альфреда мне не хватает зрелости. Теперь могу объяснить, почему: потому что альфредо Кауфманна имеет нетривиальный внутренний мир и думает головой, хотя и не всё время так, как хотелось бы. А к Гюэзу нет вопросов: он лампочка, солнышка; что из него вырасло бы – да что угодно, может, в деревне, счастлив и рогат, и далее по тексту. Но сейчас он весь в моменте, он пишет на стене "V+A=amore per sempre", мажет Аннину краской, прыгает босиком. А ещё он привык, чтобы о нём заботились, и его это не удивляет и кажется таким же естественным, как и всё вообще, что он делает. Вот Аннина надевает и шнурует ему ботинки: потому что ну а как ещё-то.
Пфф. Написал опять какую-то пафосную кашу.
На самом деле что я хотел сказать: дорогой коллега
Бим, проклинай меня и дальше, пожалуйста. Ну и расти большая – несмотря на неднерожденный пост ♥Upd: Говорит Андрея Брет:
Либретто имеет большое значение, но прежде всего важна музыка, потому что она раскрывает внутренее содержание спектакля. При постановке необходимо находить формы, которые подходят музыке, которые музыка поддерживает. [...]
Я не смогла бы поставить Вагнера. [...] Мы много говорили об этом с Даниэлем Баренбоймом. Он очень любит Вагнера, и нам приходилось с ним сотрудничать. Тут дело ещё и в моём воспитании, в биографии моей матери и национал-социализме – даже если сам Вагнер и не имел к нему отношения. Мои родители ни за что не стали ыб его слушать. Я выросла на Моцарте; отец очень любил его. В воскресенье мы сначала слушали Моцарта, и только потом садились за стол (улыбается). "Кольцо" в постановке Шеро смотрится восхитительно, но музыка у меня не идёт: громкая, тяжёлая. Мне от неё физически не хорошо – где уж тут стимулировать работу воображения. Вагнер меня не вдохновляет. [...]
Главная сложность с "Травиатой" в том, что там невероятно красивая музыка. Все её знают, все ей подпевают, и все забывают, какая это жестокая история. Так что необходимо сразу задать спектаклю другое направление. Только тогда сюжет проясняется, и публика действительно его слышит. Поэтому я ни за что не стала бы ставить в исторических декорациях: нельзя допустить, чтобы костюмы и декорации воспринимались просто как нечто красивенькое. Верди, между прочим, просто не разрешили поместить в современный ему антураж. Чтобы опера пошла, пришлось переносить её в прошлое. Ещё одна проблема – показать современной аудитории, какой скандальной опера была в своё время. Публика должна понимать, как шокированы были современники Верди. [...]
[Работать вместе с дирижёрами] непросто: они большую часть времени проводят в самолётах. Но не работать вместе нельзя, а то выйдет так, что на сцене происходит одно, а оркестр делает противоположное. Выйдет катастрофа. Лично мне нравится сотрудничать с дирижёрами, которым важна не только музыка, но и спектакль. Необходимо взаимопонимание: пусть через борьбу, это тоже интересно. И я не стану работать абы с кем; иногда проще отказаться. [...]
Пока я живу на свете, я бы ужасно хотела поставить "Дон Жуана". Это опера для меня. В неё такая тёмная атмосфера. Почему мне так важна эта опера? Об этом тоже стоит задуматься...
