Ах Ольга, я тебя любил
Nov. 19th, 2013 04:11 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
eye_ameЗавтра рано утром я снова уезжаю, на этот раз за пределы родной страны, и на связи до пятницы не буду – ни на какой совсем. Так что сегодня нужно высунуть в мир максимум постов, ага.
Сначала злоба дня:
Мистер президент и вы сами знаете, кто. (Как вы помните, 14 декабря из Мета транслируют карсеновского "Фальстафа", и у меян есть по этому поводу кое-что о сферическом, извините, "Фальстафе" в вакууме, но, наверное, не сегодня. Да и Хэмпсон сфотался не по поводу "Фальстафа", а по поводу осеннего "Воццека".)
А теперь просто злоба ;)
Я подумал тут и понял, что на "Трубадура" Паппано я зря насыпался. Собственно, я насыпался почему? Потому что не захотел допустить наличие у записи единой идеи, для которй нужны такая Леонора и такой Манрико. А почему не захотел? Загадка.
Всё ведь хорошо работает.
Во-первых, запись Паппано полностью зеркальна спектаклю Пи: например, здесь Азучена и Феррандо не разыгрывают спектакль, а наоборот, цепко держат прошлые события – все прошлые события, не важно какие именно. На другой и гораздо более важный пример... а кто в истории Паппано трубадур с маленькой буквы?
Чем так рулит Манрико у Пи: тем, что у него нет режима "здесь я поэт, здесь я не поэт". Он поэзией живёт (а цЫрком на жизнь зарабатывает ;)), поэтому всё, что он говорит и делает – это эманация его поэтического видения мира. Поэтому, собственно, к нему нет этических претензий.
А что мы слышим у Паппано? Слышим Манрико, который поэт, только когдапоэст поёт, а когда он просто есть – то он просто Манрико. Зато есть некий другой персонаж, всё бытие которого пронизано именно поэзией как способом восприятия мира.
Ну и естественно, дальше, что граф-поэт не оставляет места трубадуру "по профессии" в рамках реальности: Трубадур становится ремесленником именно потому, что это его профессия.
Во-вторых, если совсем грубо, в истории Паппано Леонора лишняя, потому что этот мир выстроен как соперничество за право быть поэтом, то есть свободным – в ситуации невозможности свободы.
При этом Леонору оба видят в меру своей испорченности: Манрико она муза (поэтому ей можно пренебречь, когда говорят пушки), а графу – Вечная Возлюбленная, трагическая и недосягаемая, и оттого и желанная. Ему и не нужно, чтобы она могла его полюбить, потому что он не может себя перевести в эту желанную реальность. Но tu mia – это то, к чему он стремился, потому что обладание в его случае и есть победа. (Ну и собственно да, Черняков тоже ведь строит сюжет от идеи про "очумевшего графа", как писали мне интернеты. В смысле ведь farti mia - это выход из нормы именно по интонации, это срыв, что бы до того не декларировалось.)
Получается, что не важно, какова сама Леонора: в этом смысле она и есть женщина-не человек. И тем удачнее, что это Анжелка, зазор между которой и её идеальным образом для поэта – поэтов! – так отчетлив.
То есть, в-третьих, мотив соперничества двух братьев здесь работает именно за счёт того, что они братья, как ни крути, даже если они об этом не знают.
Поэтому не удивительно, что для графа в Бискайи живет ровно одна цыганка, мать ровно одного человека по имени Манрико. Потому что он всегда думает о Манрико, у которого всегда (по определению) есть то, чего нет у графа: право быть собой. (Вопрос, правда, так ли это для самого Манрико – но здесь, если мы не обсуждаем сф. в вак., то я скажу ниже.)
Отсюда же и напрашивающееся и у дорогого коллеги
Бима, и "вообще", сравнение с Макбетом: что нельзя чувствовать, то превращается в рефлексию, в пределе – в лабиринт зеркал. (И отчасти об этом "Макбет" Паунтни, кстати; о первой, точнее, части, потому что там этого "нельзя чувствовать" очень много.)
Отсюда же и "графские" темы у Манрико: тема встречи Манрико и Леоноры в тюрьме, io del rival sentir pietà, здесь идет не темой вражды графа – потому что это тема чистой ревности, эээ, в их семье.
Скажу ещё, в-четвёртых, о самом Манрико, которого я так категорически не принял при первых прослушиваниях.
Манрико как поэт "по профессии", по собственному мнению, по бэкграунду и по возрасту. И пишет он, как пушкинский Ленский: не о том, что реально затрагивает его эмоциональную сферу, а о клише. Трубадур круче короля. Огонь сжигает сердце. Луна, могилки, разлука и печаль, и нечто, и туманна даль. Так же клишированно он мыслит, при этом так же ярко чувствуя – потому именно как пушкинский Ленский, будущее которого в равной мере может повернуться к "для вечной славы был рождён" и к "в деревне счастлив и рогат", он знает ровно два отношения к женщине: infida и questo angelo. Это даже лексика та же ведь! И это логично, потому что это романтика, которая и должна производиться в опере Верди, которая практически "небо Шиллера и Гёте" ;))
Такая вот загогулина. Надо её дозагогулить, а пока пойду править субтитры дальше.
Сначала злоба дня:
Мистер президент и вы сами знаете, кто. (Как вы помните, 14 декабря из Мета транслируют карсеновского "Фальстафа", и у меян есть по этому поводу кое-что о сферическом, извините, "Фальстафе" в вакууме, но, наверное, не сегодня. Да и Хэмпсон сфотался не по поводу "Фальстафа", а по поводу осеннего "Воццека".)
А теперь просто злоба ;)
Я подумал тут и понял, что на "Трубадура" Паппано я зря насыпался. Собственно, я насыпался почему? Потому что не захотел допустить наличие у записи единой идеи, для которй нужны такая Леонора и такой Манрико. А почему не захотел? Загадка.
Всё ведь хорошо работает.
Во-первых, запись Паппано полностью зеркальна спектаклю Пи: например, здесь Азучена и Феррандо не разыгрывают спектакль, а наоборот, цепко держат прошлые события – все прошлые события, не важно какие именно. На другой и гораздо более важный пример... а кто в истории Паппано трубадур с маленькой буквы?
Чем так рулит Манрико у Пи: тем, что у него нет режима "здесь я поэт, здесь я не поэт". Он поэзией живёт (а цЫрком на жизнь зарабатывает ;)), поэтому всё, что он говорит и делает – это эманация его поэтического видения мира. Поэтому, собственно, к нему нет этических претензий.
А что мы слышим у Паппано? Слышим Манрико, который поэт, только когда
Ну и естественно, дальше, что граф-поэт не оставляет места трубадуру "по профессии" в рамках реальности: Трубадур становится ремесленником именно потому, что это его профессия.
Во-вторых, если совсем грубо, в истории Паппано Леонора лишняя, потому что этот мир выстроен как соперничество за право быть поэтом, то есть свободным – в ситуации невозможности свободы.
При этом Леонору оба видят в меру своей испорченности: Манрико она муза (поэтому ей можно пренебречь, когда говорят пушки), а графу – Вечная Возлюбленная, трагическая и недосягаемая, и оттого и желанная. Ему и не нужно, чтобы она могла его полюбить, потому что он не может себя перевести в эту желанную реальность. Но tu mia – это то, к чему он стремился, потому что обладание в его случае и есть победа. (Ну и собственно да, Черняков тоже ведь строит сюжет от идеи про "очумевшего графа", как писали мне интернеты. В смысле ведь farti mia - это выход из нормы именно по интонации, это срыв, что бы до того не декларировалось.)
Получается, что не важно, какова сама Леонора: в этом смысле она и есть женщина-не человек. И тем удачнее, что это Анжелка, зазор между которой и её идеальным образом для поэта – поэтов! – так отчетлив.
То есть, в-третьих, мотив соперничества двух братьев здесь работает именно за счёт того, что они братья, как ни крути, даже если они об этом не знают.
Поэтому не удивительно, что для графа в Бискайи живет ровно одна цыганка, мать ровно одного человека по имени Манрико. Потому что он всегда думает о Манрико, у которого всегда (по определению) есть то, чего нет у графа: право быть собой. (Вопрос, правда, так ли это для самого Манрико – но здесь, если мы не обсуждаем сф. в вак., то я скажу ниже.)
Отсюда же и напрашивающееся и у дорогого коллеги
Бима, и "вообще", сравнение с Макбетом: что нельзя чувствовать, то превращается в рефлексию, в пределе – в лабиринт зеркал. (И отчасти об этом "Макбет" Паунтни, кстати; о первой, точнее, части, потому что там этого "нельзя чувствовать" очень много.)Отсюда же и "графские" темы у Манрико: тема встречи Манрико и Леоноры в тюрьме, io del rival sentir pietà, здесь идет не темой вражды графа – потому что это тема чистой ревности, эээ, в их семье.
Скажу ещё, в-четвёртых, о самом Манрико, которого я так категорически не принял при первых прослушиваниях.
Манрико как поэт "по профессии", по собственному мнению, по бэкграунду и по возрасту. И пишет он, как пушкинский Ленский: не о том, что реально затрагивает его эмоциональную сферу, а о клише. Трубадур круче короля. Огонь сжигает сердце. Луна, могилки, разлука и печаль, и нечто, и туманна даль. Так же клишированно он мыслит, при этом так же ярко чувствуя – потому именно как пушкинский Ленский, будущее которого в равной мере может повернуться к "для вечной славы был рождён" и к "в деревне счастлив и рогат", он знает ровно два отношения к женщине: infida и questo angelo. Это даже лексика та же ведь! И это логично, потому что это романтика, которая и должна производиться в опере Верди, которая практически "небо Шиллера и Гёте" ;))
Такая вот загогулина. Надо её дозагогулить, а пока пойду править субтитры дальше.
